Смысловые контексты экранизации и книги: потеря или приобретение? (на примере произведения К.С. Льюиса «Хроники Нарнии»)

Наталья Герлейн, диакон Виктор Свистунов Статья опубликована в сборнике научных трудов «Философия и сказка», Москва-Берлин, 2015 год Очень часто в обыденной среде можно услышать мнение, что шедевры мировой литературы, экранизированные в кинематографическом жанре, теряют свою авторскую красоту, приобретая лишь черты экшена, зрелищного акта, потерявшего свое сущностное наполнение в угоду удобоваримости зрительных образов. Одно дело, когда речь идет о детективах или приключенческих романах, когда зрителем картины становится зрелый субъект, психологически и эмоционально относительно сформировавшийся, способный к рефлексии и индивидуальной оценке поступающей зрительной информации, анализу и сопоставлению увиденного и прочитанного ранее. И совершенно иной разговор, когда на экраны попадает сказка. Ведь для ребенка, как для субъекта потребления информации, в первую очередь, необходимо сохранять сущностное наполнение картины, дабы эти самые смыслы были настолько выпуклы, чтобы не успели затеряться в красочности и полноте зрительных образов. Ибо в противном случае смыслы самой экранизации (кроме развлекательного элемента и получения экономичекой выгоды от проката картины) рискуют затеряться в лабиринтах красок и внешних артикуляций. В контексте рассматриваемой проблематики особое место занимают повести из эпопеи К.С. Льюиса «Хроники Нарнии» и одноименная трилогия фильмов, снятых режиссерами Э. Адамсоном и М. Эптедом [1]. Эти книги одновременно стоят и в ряду с приключениями, например, юного волшебника Гарри Поттера Дж.К. Роулинг, и с похождениями хоббитов в книгах Дж.Р.Р. Толкина, и даже с рассказами об отце Брауне в произведениях Г.К. Честертона. Однако если с первым «Хроники» роднит лишь форма и, в определенной степени, нравственная оболочка, то со своими современниками Льюис близок именно сущностным содержанием своих произведений и главнейшими интенциями своих духовных поисков. Чтобы понять замысел автора, в первую очередь, мы должны сказать о том, что было ценностно значимо для него самого, чем он жил, что для него имело ключевой вес и внутренне определяло все его творчество. Клайв Стейплз Льюис (1898–1963) был выдающимся английским писателем, ученым и богословом. Его академические труды были посвящены изучению средневековой литературы и христианской апологетики. Как и для многих других членов Оксфордской литературной группы «Инглингов» (куда также входили и Ч. Уильямс, А. Фокс, Дж.Р.Р. Толкин и др.), для Льюиса главным было и оставалось на протяжении всего его творческого пути не формальная душевная литературная образность, не эстетическая красота литературного слога, но внутреннее духовное наполнение и наличность в художественном образе библейского содержательного смысла. Чтобы понять смысл всего его творчества, нужно помнить один факт: Льюис писал для той аудитории, которой в школе преподавали Закон Божий. Зачастую, это происходило не самыми педагогически продуктивными методами. Поэтому, зачастую, юный читатель-современник автора, только заинтересовавшийся его произведением, уже заранее готов отвергнуть все, что будет напоминать ему тот менторский тон школьной законоучительницы, что за годы прозябания на ее уроках способен вызвать у него лишь априорный антагонизм. Именно поэтому автор (как это же делали и его современники, и соотечественники Дж.Р.Р. Толкин и Г.К. Честертон) ставит задачу одновременно произвести благоприятное эстетическое впечатление на читателя, заинтересовать его, вовлечь в процесс чтения своего собственного произведения, но при этом сохранить самую суть авторского замысла – донести до открывшего его произведение читателя свой внутренний духовный мир, глубину библейского образа, смыслообразующие интенции всего его творческого порыва. Для современного российского читателя (как, на самом деле, уже и для западного) многие из образов и очевидных реальных библейских духовных параллелей в фантастическом мире «Хроник» остаются недопонятыми, так как читатель зачастую совершенно не знаком с текстами Священного Писания. Книги К.С. Льюиса в этом контексте нашли бы больший отклик в сердцах читателей дореволюционной России, ведь школьный курс тогда также включал в себя обязательное изучение Закона Божиего, а преподавание этого предмета все таким же образом носило чисто формальный характер. В современном российском образовательном пространстве вновь делаются попытки внедрения теологического модуля в светское школьное образование [2].Однако на практике оказывается, что ни светскости, ни религиозности на выходе не остается, а остаются лишь кастрированные подобия того и другого. И школьник очень часто не имеет в итоге никаких представлений ни о Боге, ни о религиозной культуре своего народа (в частности, если речь идет о преподавании в общеобразовательных школах модулей ОПК или «Светской этики» в курсе ОРКСЭ). Преодолевая этот схоластический безжизненный метод передачи знаний о самых важных вопросах человеческого бытия – его духовной жизни – К.С. Льюис говорит с юным читателем-соотечественником, знающим о Христе, но не знающим Христа, на его языке, доступном и понятном, близком его сердцу, и при этом вкладывает в этот диалог самую суть собственного интимного переживания личной встречи с Богом, со Христом. Ему удается в обществе, где по традиции принято быть христианином, влюбить человека в то, во что он раньше только верил. Педагогический феномен Льюиса, сумевшего сочетать в своем творчестве чистую христианскую духовность и прекрасную литературную форму, а также современные интерпретации его произведений в кинематографическом жанре, их анализ и онтологическое сравнение внутренних смыслов требуют более детального рассмотрения, особенно в контексте некоторых аспектов нынешнего школьного образовательного процесса (культурно-эстетических, нравственных, религиозных трансформаций). Как отмечает известный отечественный богослов и философ диакон Андрей Кураев: «В этих книгах, написанных англичанином и протестантом, более всех имеем нужду мы, русские и православные. Дело не только в том, что у нас практически исчезла христианская литература для детей. Важнее, что эти сказки заполняют пустую нишу в храме православной литературы» [3]. Сегодня многие кино-обзоры не отмечают особых различий между текстом повестей о Нарнии и их экранизациями. Однако необходимо выяснить, так ли это на самом деле, и почему, в случае отрицательного ответа на первый вопрос, в современной массовой культуре таковым различиям не придается особое внимание? Всю историю Нарнии Льюис описывает в семи повестях. Прямых заимствований из Священного Писания в текстах автора нет. Однако, совершенно очевидными остаются откровенные параллели авторского текста с библейскими. Ярчайшим примером является эпизод сотворения Нарнии из книги «Племянник Чародея». Аслан творит мир песней: «Далеко во тьме кто- то запел. <…> Слов не было. Не было и мелодий. Был просто звук, невыразимо прекрасный <…> И тут случилось два чуда сразу. Во-первых, голосу стало вторить несомненное множество голосов – уже не густых, а звонких, серебристых, высоких. Во-вторых, темноту испещрили бесчисленные звезды <…> Лев ходил взад и вперед по новому миру и пел новую песню. Она была мягче и торжественнее той, которой он создал звезды и солнце, она струилась, и из-под лап его словно струились зеленые потоки. Это была трава» [4]. Текст предполагает, что читатель помнит исходный библейский стих: И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя, и дерево плодовитое. И произвела земля… (ср.: Быт.1,11,12). Евангелист Иоанн говорит о сотворении мира Божественным Логосом (Словом): В начале было Слово (Ин. 1,1)… Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть (Ин. 1,3). «Бытие мира зиждется исключительно на силе, энергии Божественного слова: И сказал Бог: да будет… И стало так (Быт. 1) … Ибо все из Него, Им и к Нему (Рим. 11, 36). Таким образом, в основе мира лежит <…> нетварная, духовная идея Бога о мире, Его энергии, и в этом смысле «Бог есть и называется природой всего сущего» [5]. Подобные аналогии с библейскими сюжетами, притчами и пророчествами как раз составляют и хронологическое и смысловое ядро Нарнийских повествований. Особое место занимает эпизод с принесением Асланом себя в жертву во искупление вины «сына Адама» в книге «Лев, колдунья и платяной шкаф», являющийся аллюзией на Крестную Жертву Христову. Или Притча о покаянии, когда Аслан сдирает драконью шкуру с Юстеса в книге «Покоритель зари, или Плавание на край света». Но самой близкой к нашей сегодняшней жизни, пожалуй, является история «Последней битвы», в которой Льюис говорит не только об Откровении святого Иоанна Богослова, но и о вполне свершившихся и происходящих в данный момент социо-культурных и политических реалиях послевоенной Европы. Эти и многие другие иносказания, проявленные в книжном повествовании «Хроник» как опорные и ключевые сюжеты, довольно часто остаются затененными в экранных версиях. Льюис несмотря на то, что пишет для своих современников в своих рассуждениях опирается на ценности традиционной и религиозной парадигмы, в то время как экранизации исключительно гуманистичны и переносят зрителя из традиционной в парадигму модерна. Более того, ключевые интенции киноэкранизаций представляются как стандартный набор голливудских кинематографических клише, «удобных» для массового потребления. В оригинальных сюжетах, в частности, Люси и Сьюзен Пэвэнси лишены романтических устремлений и не испытывают гендерного влечения, например, в отношении принца Каспиана, как это показано во второй и третей частях кинотрилогии. Таким образом, автор концентрирует внимание читателя на нравственном облике персонажей, на их духовных качествах, и в конечном счете, на их вселенской миссии. Картину «слишком человечных», не чуждых пороку образов главных персонажей дополняют сцены откровенных ссор (часто излишне раздутых, порой беспричинных) между членами семьи. В этом случае предательство Эдмунда незаметно теряет свою негативную исключительность, приобретая черты повседневных проступков. Доходит до того, что во второй части экранизации «Хроники Нарнии: Принц Каспиан» Питер не находит ничего лучше, как оставить своих воинов на верную смерть, не доведя сражение в столице тельмаринов до победного конца и бежав в ставку нарнийцев. Сложность темпераментов главных персонажей, схожесть их психологических реакций с реальной жизнью подростков, конечно же, создает ощущение у зрителя некоей ментальной близости к ним самим. Но ведь в русле сказочного изложения все равно должна сохраняться определенная дистанция, несомненно должны быть видны четкие границы белого и черного цветов, дабы юный зритель, еще априорно не способный ко взрослой рефлексии над сложными морально-этическими дилеммами, не оказался в условиях неразрешимой антиномии собственных предпочтений, аналогизируя свои поступки и поступки персонажей сказки. Очень часто на смену христианской подоплеки батальных сцен приходит аллюзия на межнациональные конфликты, лишенные духовных мотиваций. С каждой новой частью кинотрилогии в сюжет эпопеи врывается все больше моральной эклектики: взрослые темы, такие как романтика, гендерные отношения, обыденная порочность личности, которые еще чужды и до конца не понятны рассудку ребенка, – на фоне все более возрастающей сказочности персонажей и событий даже у взрослого зрителя могут вызвать некоторое недопонимание. Все это при потере сущностных религиозных смыслов книги создает ощущение обезжизненности сюжета, и в итоге аналогия заморского царства Аслана с Царством Христовым остается в закулисье сюжетных коллизий, уступая место «декорациям» и кинематографическим спецэффектам. Но еще одной недоработкой экранных версий Хроник, по нашему глубокому убеждению, является отсутствие экранизаций первой и последней книг, так как наряду с жертвой Аслана, описанной Льюисом во второй повести, рассказы о сотворении и кончине мира являются опорными идейными точками всей эпопеи. Как и Священное Писание, сказочной аллюзией на которое и являются «Хроники», в основе своего повествования отражает историю реального мира от его сотворения к Рождеству Христа через Его Страдания и Смерть на Кресте, Его Воскресение – до завершения земной истории человечества. Без ответов на вопросы откуда появилась Нарния? каким образом она существует параллельно с миром людей? как возникает зло в Нарнии (ведь и здесь Льюис сохраняет верность христианскому взгляду на рождение и присутствие зла в мире, показывая, что зло не имманентно миру, а привносится в него извне и распространяется в нем, заражая пагубой посюстороннее бытие)? каков конец нарнийской истории, и в конце концов, Кто есть Аслан для каждого из нас? – невозможно понять самую суть замысла Льюиса и прочувствовать истинный дух льюисовского творческого вдохновения. Кстати, образ гнома-скептика во второй части киноэкранизации без упоминания о последствиях гномьего «рацио-атеизма» не совсем ясен с точки зрения льюисовского замысла; в некоторой степени, возьмем на себя смелость утверждать, даже деструктивен, так как находит свое оправдание в конце второго фильма в личности «Маленького Друга», но не обретает своего осуждения в лице рода всех гномов, отраженного на страницах «Последней битвы». В конце концов, без упоминания о нарнийском апокалипсисе сюжетная линия о воздаянии за личностные поступки становится рудиментарной и опять теряется в красоте и яркости художественных образов киноленты. Апофеозом или «восклицательным знаком», которым автор завершает эпопею, и которым он хочет ввести юного читателя, проникшегося духом сказочности прочитанного только что произведения в плоскость реального богообщения, является окончание последней главы завершающей книги «Хроник», где Аслан сообщает главным персонажам об их смерти: «Это была настоящая железнодорожная катастрофа, – тихо и мягко сказал Аслан. – Ваши папа и мама и все вы, как это называют в стране теней, – мертвы. Учебный год позади. Настали каникулы. Сон кончился, вот и утро» [6]. И тут же Льюис раскрывает нам то, зачем и писалась вся эта книга: в лице главных персонажей и Льва на страницах сказочных повествований, словно в иконографической обратной проекции, он сводит реального читателя и реального Христа: «И пока Он говорил, Он все меньше и меньше походил на Льва. А то, что случилось дальше, было так прекрасно, что пи- сать об этом я не могу. Для нас это завершение всех историй, и мы честно можем сказать, что они жили долго и счастливо, но для них это было только началом настоящей истории. Вся их жизнь в нашем мире, все приключения в Нарнии были только обложкой и титульным листом; теперь наконец началась глава Первая Великой Истории, которую не читал ни один человек на земле; Истории, которая длится вечно; Истории, в которой каждая глава лучше предыдущей» [7]. До конца перевести «Хроники» в плоскость только сказочного повествования, отделив их от реального богословского осмысления реального человеческого бытия мы не можем. Именно поэтому серьезное отношение к такому роду произведений старшего поколения, расстановка нужных акцентов в педагогическом процессе и рассмотрение таковых в контексте традиционной религиозной парадигмы необходимо. Как метко замечает А. Кураев: «Не делайте вид, что это только сказка. Не скрывайте от себя и от детей евангельской основы и атмосферы этих сказок» [8]. Проанализировав текст книг К. С. Льюиса и их экранизаций, мы можем сделать вывод, что фильмы как раз во многом теряют эту смысловую сущностную нагрузку в угоду внешней художественной форме, оставляя нравственность без духовности, а красоту автономной от ее Создателя. В условиях бездуховных постмодернистских социо-культурных, педагогических, межличностных реалий современности мы никоим образом не должны скрывать от молодого поколения Евангельских истин, особенно там, где без их актуализации невозможно достичь истинно благих духовных плодов воспитания – если мы по-настоящему желаем, чтобы наши дети знали, что внутри человека живет странное существо по имени «душа» – то, что болит в человеке, когда все тело его здорово, что может радоваться, когда внешние обстоятельства побуждают человека к печали, – дети, которых нам не придется бояться, и которым мы без опасений сумеем вверить свою старость. [1] «Хроники Нарнии: Лев, колдунья и волшебный шкаф» (англ. The Chronicles of Narnia: The Lion, the Witch and the Ward- robe), 2005 г., «Хроники Нарнии: Принц Каспиан» (англ. The Chronicles of Narnia: Prince Caspian) – режиссер Эндрю Адамсон, 2008 г.; «Хроники Нарнии: Покоритель зари» (англ. The Chronicles of Narnia: The Voyage of the Dawn Treader) – режиссер Майкл Эптед, 2010 г. [2] См.: журнал «Православное образование». Специальное приложение, сборник документов. М. – 2012. [3] Кураев А. Фантазия и правда «Кода да Винчи» / Андрей Кураев. – М.: Зебра Е, 2006, с. 310. [4] Льюис К. С. Хроники Нарнии / Клайв С. Льюис ; [пер. с англ. Н. Трауберг, Г. Островской, Е. Доброхотовой-Майковой, Т. Шапошниковой ; ил. П. Бэйнс]. – М.: Эксмо, 2014, с. 57–60. [5] Осипов А. И. Путь разума в поисках Истины. Основное бо- гословие. М.: Даниловский благовестник. 2008, с. 373. [6] Льюис К. С. Хроники Нарнии / Клайв С. Льюис ; [пер. с англ. Н. Трауберг, Г. Островской, Е. Доброхотовой-Майковой, Т. Шапошниковой ; ил. П. Бэйнс]. – М.: Эксмо, 2014, с. 834. [7 ] Там же. [8] Кураев А. Фантазия и правда «Кода да Винчи» / Андрей Кураев. – М.: Зебра Е, 2006, с. 321.