Журнал "Нация": Мое послушание на коровнике. Как и чем живет женский монастырь в Ростове

Автор «Нации» провела несколько дней в Иверском монастыре, сделала своими руками масло и записала истории монахинь автор Дарья Максимович/фото автора Вечером, накануне похода в монастырь, верчусь перед зеркалом, оцениваю свой наряд. Темно-зеленая юбка до пят, серая водолазка с длинным рукавом. Раздумываю, не слишком ли фривольно выглядит рябенький платок, как муж вдруг одобрительно кивает моему отражению в зеркале: — То, что надо, Даша! Они тебя увидят и подумают: «Господи, оделась, как монашка!». Оба смеемся. Литургия. Инокиня Миропия. Кому в монастыре положены телефоны 7.30 утра. Темно, как ночью. Я еду на первую в своей жизни воскресную литургию по пустому еще городу. Но небо так стремительно светлеет, что через каких-то десять минут встает рассвет, и когда я выхожу у ворот монастыря, то вижу: Троицкий храм, белый и величественный, будто парит над многоэтажками Северного микрорайона, в оранжевом полупрозрачном свете. Только ради этого вида уже стоило приехать сюда. В храме свежо, хотя он заполнен больше чем наполовину. Многие пришли с детьми. Монахини по очереди читают священные тексты в микрофон, неожиданно юными высокими голосами. Я чувствую себя неловко оттого, что не знаю, в какой следующий момент нужно будет креститься и кланяться, поэтому украдкой наблюдаю за одной из сестер и просто повторяю за ней. Сестра кланяется низко, до самого пола, я делаю так же. С каким-то новым для себя удовольствием пою вместе со всем храмом «Отче наш». (Спасибо, мама, что научила.) Потом осторожно достаю телефон — оказывается, прошло уже почти 3 часа, а я и не заметила. Мать Миропия — благочинная. Это значит, что в монастыре она организует послушание сестер, заменяет их при необходимости (если кто-то , например, заболел), следит за уставом богослужений. Все свои действия мать Миропия согласовывает с матушкой Игуменией и на все берет у нее благословение. Работы у нее много, а сегодня она отвечает еще и за мое пребывание здесь. Мы договорились встретиться сразу после литургии. Пока ждала благочинную возле книжной лавки, проигрывала в голове диалог про «как я вас узнаю»: — Как я вас узнаю? — Я буду в черном. Но узнаем мы друг друга по телефонам в руках. С этого и начался разговор. — Мать Миропия, а у всех монахинь есть телефоны? — кошусь на ее простенькую кнопочную «нокию». — Нет, только у тех, кому необходимо по должности. У матушки Игумении, казначеи, благочинной, эконома и старшей по трапезной. — А новости вы как узнаете? — Новости, которые нам нужно знать, до нас и так доходят. Если это что-то значимое и нужное для сестер, то матушка Игумения сама нам рассказывает. Недавно, например, был Архиерейский собор, нам прочитали послание. А о каких-то мирских событиях мы узнаем от прихожан. Когда самолет упал (пассажирский рейс из Дубая разбился в Ростове 19 марта 2016 года), мы одни из первых узнали. Рано утром, еще до объявления фамилий погибших, к нам пришла женщина, вся в слезах: в этом самолете были ее муж и сын. Об августовском пожаре (ниже Театральной площади, 21 августа 2017 года) тоже узнали от прихожан, сразу стали собирать помощь для пострадавших. Или вот фильм этот. «Матильда». Мы, конечно, его не смотрели и не будем смотреть. Вы же знаете, что наш монастырь раньше назывался Троице-Алексеевский? Он был основан в 1903 году, это год рождения цесаревича Алексея. Строительство Троицкого храма было задумано тогда же, но из-за революции этим планам не суждено было сбыться. Его строительство началось только в 2008 году, в 2016 храм был освящен, а один из его приделов — в честь царских мучеников. По преданию, царь Николай II, когда возвращался с Кавказских Минеральных Вод в 1911 году, посетил наш монастырь вместе с цесаревичем, поклонился Иверской иконе Божией Матери. И каждый год 17 июля, в день памяти царских мучеников, у нас совершается крестный ход по случаю посещения государем нашей обители. — Мать Миропия, здравствуйте! — догоняет нас, уже на улице, одна из прихожанок. — А вам банки не нужны? — Банки? — Да. У меня их много дома, хорошие такие, чистенькие. Может, нужны вам? Я бы принесла. — Нет-нет… Думаю, не нужны, — мягко улыбается мать Миропия, и только тут, при уличном свете, я замечаю, какое удивительное у нее лицо: светлая, буквально фарфоровая кожа, внимательный, спокойный взгляд. Прихожанка улыбается в ответ и извиняется за беспокойство. — Напомните, о чем мы говорили. — Мы говорили о «Матильде». — Да. Мы читали статью митрополита Илариона (председатель Отдела внешних церковных связей) о фильме, и поняли, что он не очень хороший и уж точно не подходит для такой даты, как столетие революции, ведь мы должны благодарить царя за принесенную жертву. Он для нас святой, а в фильме говорится совсем о другом. Какие еще события были в последнее время? Владыка приезжал к нам на праздничные богослужения. К его приезду мы всегда долго и тщательно готовимся. Вот в 2016 году у нас в храме несколько дней находились мощи Феодора Ушакова — это было очень значимое событие. Сейчас мы строим часовню, и на День Святого Духа, 28 мая, предполагается ее освящение. В остальном, монастырская жизнь течет своим ходом, без каких-то всплесков. Ровно и спокойно. Режим дня. Кельи. Как монахини празднуют день ангела Подъем в 5:30. С 6 до 7 утра — чтение сестринского правила (утренние и вечерние молитвы, полунощницы, акафисты, чтение Евангелия, жития и поучений святых отцов). Вместо завтрака монахини, в основном, пьют чай. Можно также взять в трапезной овсяную кашу. Дальше сестры расходятся по своим послушаниям. Одни поют на клиросе (место для певчих в церкви) во время службы, другие в трапезной готовят пищу, работают в коровнике, есть также цветочное послушание. Обед в 12 часов, с 15 до 16 — чай, ужин в 19:00. С 20 до 21:30 — чтение вечернего правила, после чего сестры расходятся по своим кельям и читают жития святых. Спать ложатся около 23 часов. В монастыре круглосуточно читают Псалтирь. Занимаются этим, в основном, пожилые сестры. Меняют друг друга каждые два часа. Сестры живут по двое. В келье помещаются две кровати, тумбочки, стол, святой уголок. В тумбочке могут лежать книги, какие-то записи, расческа, шампунь, мыло. Все. — Люди часто удивляются, как у нас тут хорошо, как красиво и ухоженно, а ведь сестер всего двадцать, — рассказывает по дороге мать Миропия. — Молодых, до 40 лет, сейчас пять человек, самой пожилой сестре — 83. Не так давно умерла наша сестра-схимница, ей было 103 года. Последние пару лет ей уже было тяжело ходить на службы, большую часть времени она молилась в келье, читала акафисты с крупным шрифтом. Но если чувствовала в себе силы, мы возили ее в храм на коляске. С Божьей помощью мы все успеваем. Летом и весной у нас роз очень много, тюльпанов. Матушка Игумения сама любит за ними ухаживать, летом ее почти каждый день можно увидеть в саду. Есть несколько наемных работников, а также наши прихожане и просто посетители, которые приходят на послушание, хотят помочь, обычно на 2-3 часа. Есть паломники, которые приходят к нам и хотят остаться. Постриги в монастыре, разумеется, сразу никому не дают. Мы к ним присматриваемся. Как они выполняют послушания, насколько усердны. Вот, например, приходит сестра на трапезную. Ей говорят: нужно порезать картошку кубиками, а ей это не нравится, ей хочется соломкой порезать. А должно быть так: как тебе сказали, так и делай. Это мелочь, разумеется. Но некоторые могут раздражиться, сказать что-то неприятное. Конечно, иногда бывают искушения, что-то не получается. Тогда мы просим прощения друг у друга, каемся. Мы все понимаем, ради чего мы здесь. — А дни рождения празднуете, дарите друг другу подарки? — Мы празднуем дни ангела. Поем «Многая лета» и стараемся сделать какой-то маленький подарочек, обычно сладкий. Когда сестра приходит в трапезную и садится на свое место, там ее может ждать, например, фигурка мишки или павлинчика, вырезанная из яблока — есть у нас сестры-умелицы. Или маленький букетик. Матушка дарит шоколадки. А на Рождество мы вместе украшаем елки, вешаем фонарики и гирлянды. Этим особенно любят заниматься молодые сестры. — А в город выезжаете? — Только по необходимости. Сестры ездят за цветами, когда нужно украсить иконы в храме, покупают что-то для хозяйственных нужд. В зависимости от того, какое у кого послушание. В основном, ездим на машине, но если она занята, то на общественном транспорте. Так, за разговорами, то и дело останавливаясь, чтобы ответить на вопросы прихожан и сестер, мать Миропия провожает меня до коровника. Сегодня я буду проходить здесь послушание вместе с сестрой Александрой. Послушница Александра. Делаем масло — Как говоришь, тебя зовут? Даша? Ага. Давай, Даша, помоги мне творог отнести. Сестра Александра дает мне большое ведро, почти доверху наполненное расфасованным по пакетам творогом, и быстрым шагом идет в сторону монастырской лавки. — Тяжело тебе? — Нет, нормально, — обманываю я. Через несколько шагов она забирает у меня ведро: — Давай я понесу. У Александры сильные руки, шагает она широким, мужским шагом, а платье ее, хоть и черное до пят, сшито из плотной джинсы. «Разбитная», — думаю я про себя, а вслух говорю осторожное: — Вы не похожи на других монахинь. Александра улыбается: — А я и не монахиня. Я послушница. Десять лет уже как. — Но почему так долго? Разве это не достаточный срок, чтобы получить постриг? — Это только Бог решает. — Но разве не матушка Игумения… — Ее решениями тоже руководит Бог. Я бы очень хотела стать монахиней, но только Бог решает, достойна ли я, готова ли. Понимаешь? Я, на этот раз честно, качаю головой. В хлеву темно, хорошо пахнет сеном и молоком. Александра по очереди знакомит меня со своими подопечными. Несколько коров, две козочки и бык, к которому мы так и не смогли подойти поближе — очень уж он разнервничался при виде чужака. — Ты не против, если мы Евангелие послушаем? Александра включает аудиокнигу в мобильном телефоне: «Настоятельница разрешила мне, потому что на чтение совсем мало времени остается — работы много». Следующие 3 часа мы взбиваем масло. Сначала руками, потом с помощью довольно примитивного, советского еще, аппарата, и снова руками. Затем долго моем масло под холодной проточной водой, пока она не станет прозрачной. — Руки замерзли? — спрашивает меня Александра. — Нет, — снова обманываю я. В конце я формирую из сливочного масла большие, гладкие кругляши, а Александра упаковывает их в пакеты, приминая с каждой стороны. Получается десять хороших брусков. После работы пьем зеленый чай с медом и болтаем, как подруги. — А дочка твоя сейчас где? — спрашивает Александра. — В садике. — А до скольки она там? — До пяти обычно. — Так долго без тебя! Ты должна ей больше времени посвящать. Учить ее всему. — Да, ты права. Но у меня ведь работа. Александра понимающе кивает. — Знаешь, я однажды видела, как на человека благодать снизошла. Хочешь, расскажу? Однажды в храм девушка пришла. Может, даже первый раз. Потому что одета она была, можно сказать, вульгарно. В джинсах таких обтягивающих, маечке. А у нас на входе можно юбку взять, вот она ее сверху и повязала. Свечку поставила, у иконы постояла, поворачивается, чтобы уже уходить, хочет юбку снять с себя. Шнурок развязала, а распахнуть не может. И стоит, растерянная, смотрит по сторонам. Я к ней подхожу: «Что с тобой? Случилось что?» — «Я не знаю. Мне вдруг стало так стыдно. Не могу вот так на улицу выйти. Можно я в этой юбке домой поеду? Я ее потом верну». Я, конечно, разрешила. Перед уходом признаюсь Александре, что чувствую приятное удовлетворение от работы, которого не было давно. Она широко улыбается: — А ты приходи в следующее воскресенье в восемь утра. Мы с тобой коров подоим, вместе сметану сделаем. Тебе понравится. *** — Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешную! 8 утра понедельника. Мать Миропия стучится в боковую дверь храма, наклоняясь к самой замочной скважине: — Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешную! — Аминь! — отвечают ей, наконец, с той стороны, и открывают дверь. Монахиня Захария. Чистим подсвечники — Ты Даша, да? Сколько тебе лет, Даша? — мы стоим в небольшой подсобке внутри храма, мать Захария помогает мне повязать фартук. — Тридцать. Вернее, тридцать один. — У-у-у! Какая ты еще молоденькая! — А вам сколько? — быстро спрашиваю я. — Это неважно, Даша, неважно. Монахам об этом говорить не положено. Нам предстоит вычистить напольные подсвечники после вчерашней службы. Сначала нужно кистью сгрести весь воск в миску, затем с помощью скребка вычистить каждый маленький подсвечник, в конце натереть их тканью. Первый подсвечник я чищу очень старательно и увлеченно, хотя и гораздо медленней, чем мать Захария. Кисточка быстро становится скользкой от воска и все норовит выскочить из моих рук. «Не так уж и просто», — думаю про себя. — Что-то голова у меня сегодня болит. Наверное, спала мало, — тихо, будто сама себе, говорит мать Захария. — Ой, я сегодня тоже мало спала. Часов пять, наверное. — Разве это мало? — улыбается мать Захария. Ко второму подсвечнику я решаю, что мы уже достаточно знакомы и с самой непринужденной, светской, интонацией спрашиваю: — Мать Захария, а давно вы в монастыре? — Об этом монаху говорить не положено. Продолжаем работу в тишине. Но через пару минут я все-таки не выдерживаю: — Мать Захария, а… — Да знаю я все эти вопросы. Но все это неважно. Монахам вообще не положено рассказывать о себе. Раньше монастыри были за стеной и никого не принимали, потому что монахи должны непрестанно молиться, ничто не должно их от молитвы отвлекать. Теперь все по-другому. Вот я с тобой болтаю сейчас, а должна молиться. В уме всегда молитва должна быть. Тогда и работа быстрей идет. А сейчас, посмотри, сколько времени прошло, а я только два подсвечника почистить успела. К четвертому подсвечнику я делаю последнюю попытку: — А можно про мирян спросить? — Ты мое искушение сегодня. Спрашивай, Даша, спрашивай. — Я вчера во время службы наблюдала за двумя женщинами-мирянками, которые со свечами помогали. Они просто не давали им прогореть! Вот только до половины свечка сгорела, а они ее уже убирают. Разве так правильно? Мать Захария вздыхает, качает головой: — Неправильно, конечно. Матушка-настоятельница нас учит, что вот такой огарочек остаться должен, — показывает на огарок свечи сантиметров в пять высотой. — А миряне часто работу свою хотят сделать быстрей. Торопятся. Регент хора инокиня Архелая. Как монахини общаются с родными Впервые увидев мать Архелаю, стоящую в боковом приделе храма, я ахнула: совсем девочка! Лет двадцать от силы. — А можно спросить, сколько вам лет? — выпаливаю я, несмотря на все предостережения. — Конечно, можно. Мне тридцать два, — тихо отвечает мать Архелая. Так значит, мы ровесницы? В памяти всплывают Чип и Дейл, жевательные резинки «Love is» и постер с «Титаником» на стене — приметы нашего общего детства начала девяностых. И как же так вышло, что теперь мы сидим друг напротив друга, будто два человека с разных планет? — В монастыре я уже 14 лет. Первые годы пыталась всем объяснить, почему я здесь, но никто меня не понимал, и я стала отвечать просто — что Господь привел. Так и есть. Мама у меня верующая, а папа, скажем так, не противится. Но когда я решила остаться в монастыре, родители приехали забирать меня с боем. Бабушку с собой взяли, как тяжелую артиллерию. В 16 лет я поступила в музыкальное училище в Сочи, и на зимних каникулах впервые случайно попала сюда, в Иверский монастырь. Зимой паломников, как правило, мало, и мне тут очень обрадовались: «Какая девочка хорошая!». Поставили мыть посуду. Я все ногти себе ободрала. Тяжело! На следующей день говорю подруге, с которой приехала: «Я домой хочу». А она отвечает: «Хочешь — уезжай». Но я все каникулы тут пробыла. Потом снова началась студенческая жизнь. Я училась на хоровика-дирижера, была отличницей и очень хотела красный диплом. И вот перед летней сессией думаю: «Если сдам все на пятерки, то поеду в этот Иверский монастырь, на эту ужасную посуду, аж на две недели». И все сдала. И приехала сюда. Это было лето, было много молодых девчонок. Как летний лагерь получился. Через две недели я поменяла билет и решила остаться до конца августа. Мы, девчонки, много общались с матушкой Игуменией, тогда у нее было больше времени, не было таких масштабных строек в монастыре. И нам будто открывался новый мир, новая, внутренняя жизнь. Тогда сотовых еще не было, мама стала звонить в конце августа, и я ей сказала: «Мам, я, наверное, останусь». Она в крик: «Как? А училище? Ты что, с ума сошла?» Они приехали прямо перед Успением, 27 августа. Верхний храм тогда ремонтировался, и все сестры были в нижнем, на утреннем Правиле. Шесть часов утра, заходит мама: «Ой, ты бедненькая! И что на тебе надето? Сидишь тут, вся в комочек сжалась!». Пожалела меня, значит. Потом Матушка вышла. А я от нее ожидала, что она начнет меня выгораживать, родителей уговаривать. Но вместо этого она говорит: «Приехали родители? Ну, тебе решать». Я думаю: «Неужели мне надо ехать домой? А как же… всё?». Потом уже, когда время прошло, поняла. Нас ведь много девочек приходило, в мой год две остались, до меня три. Это сейчас меньше стали приходить почему-то. Если бы Матушка стала говорить за меня, то прошло бы время, и начались бы искушения, ведь естество твое требует мужа и детей, от этого никуда не денешься и это надо просто пережить. И если бы это было мне навязано, было бы намного сложней. А так это было мое собственное решение, я за него отвечала. Я сказала маме, что остаюсь. Она стала плакать, а потом как-то собралась и говорит: «А! Пусть так! Все еще изменится!». Родители смирились. Просто надо быть верной. И слову, и решению своему. Как вот замуж выходят? Ты любишь человека, посвящаешь ему свою жизнь. А сколько семей распадается, потому что, ну, разлюбил? А разве это можно? Если принял решение, надо до конца пройти этот путь. В Ветхом завете есть такие слова, что Господь есть ревнитель. Мне часто это слово вспоминается. Мы привыкли слышать, что Боженька милостивый. А он еще и ревнитель, он еще и судья, который будет нас судить. И как-то страшновато, знаете. Это мы вновь возвращаемся к вопросу о верности. Мама за 14 лет приехала ко мне четыре раза. Она, конечно, скучает. Но у них там свои заботы, у брата ребенок родился. Звонит мне где-то раз в месяц. Сначала пишет смс: «Доченька, можно я тебе позвоню?». Когда у меня время свободное появляется, я ее набираю, она мне перезванивает. Деньги же монастырские, на свои личные нужды я их тратить не могу. У меня есть рабочий телефон, а сестрам, которые без телефона, родные звонят на автоответчик монастыря и говорят: «Это мама такой-то сестры. Я буду перезванивать в шесть часов вечера». У меня есть послушание делопроизводителя канцелярии монастыря. Десять лет назад, когда я начинала выезжать в город, меня возили на машине наши прихожане. У нас тогда была одна машина в монастыре — «Ока». До сих пор живая, кстати. Потом мы стали расширяться, появилось больше внешних связей, и Матушка приняла решение купить еще одну машину и научить сестер водить. Я получила права и начала уже сама ездить. Поначалу мы ездили в город в апостольнике (большой платок длиной до пояса с вырезом для лица, который покрывает голову, грудь и спину), во всем монашеском. Но как-то , лет 5-6 назад, когда было несколько взрывов в Москве, со мной произошел такой случай. Я зашла в «Пятерочку», там двое мужчин на входе стояли. Охранника не было. Один мужчина был подвыпивший и вдруг стал на меня кидаться с кулаками. Кричал: «Она шахидка!». Я очень перепугалась. Хорошо, что второй мужчина смог его успокоить. Да и до этого я видела все эти взгляды на улице, очень напрягалась. Люди не понимают, что это идет православная монахиня. Тогда я вернулась из города и говорю Матушке: «Надо что-то делать, мне страшно так ездить». И мы стали выезжать в длинных пестреньких платьях и платках. Теперь летом люди иногда меня спрашивают: «Ой, а вам не жарко?». Жарко, конечно. Матушка-настоятельница Пока беседовали, подошло время обеда. Мы вышли из храма и как раз направлялись в сторону трапезной, когда к жилому корпусу подъехала машина, и из нее вышла Игумения Рахиль в сопровождении двух сестер. — Вам очень повезло! — просияла мать Миропия. Встреча с настоятельницей монастыря, действительно, не была запланирована. Сестры заметно прибавляют шаг, и уже через пару секунд обступают матушку-настоятельницу, приветствуя ее и прося благословения. — Журналистам тоже можно, — громко и отчетливо произносит настоятельница. Смотрит испытующе и вместе с тем доброжелательно. — Ну, и что вы стоите? Сложите руки перед собой. Я поспешно скрещиваю их на груди. — Да не так, что же вы? Даже этого не знаете! — настоятельница сама складывает мои ладони правильно, одну на другую. — А теперь целуй Игуменье руку. Я делаю, как она велит, быстро и почти испуганно, что, конечно, не укрылось от ее глаз. — У вас вообще есть какое-то понятие о монастырской жизни? Откуда-то из-за моей спины возникает мирянка, которая, наверное, была здесь с самого начала разговора: — Да! Может быть, стоит сначала разобраться, а потом уже что-то писать? — вопрос звучит очень язвительно. Тогда я поворачиваюсь к настоятельнице и сестрам и отвечаю просто: — Нет. Нет у меня понятия. Матушка-настоятельница улыбается. — Так как же вы будете о нас писать, если у вас нет понятия? — Так, может быть, оно у меня появится? Настоятельница смеется, легко и естественно. За ней подхватывают сестры. — Ну, хорошо. А то глядите, вам у нас так понравится, что захотите остаться в монастыре. — Нет, я бы не смогла. Я очень мирской человек. Самый обыкновенный. — А мы здесь тоже. Самые обыкновенные. Но если вы покажете вашим читателям только внешнюю сторону монастырской жизни, это будет неправильно. Ведь многие приходят сюда, желая найти покой от своих скорбей в тиши монастыря. И ошибаются. В монастыре есть свои скорби и, может быть, более тяжелые, чем в миру. Ни стены, ни черные одеяния, даже все внешние подвиги ничего не значат без внутреннего подвига, который и составляет цель монашеской жизни — совершенное перерождение человека с помощью заповедей Божьих: любить Бога больше всего, и ближнего, как себя. И сколько нужно отречения от своих страстей, чтобы полюбить Бога больше всего земного и больше себя? И сколько нужно борьбы над собой, чтобы полюбить ближнего, как себя? В этом вся чистота и святость души. И мы, придя в монастырь, стараемся смиряться, терпеливо относиться друг к другу, быть милосердными, уступать, не осуждать ближнего, жертвовать собой для пользы других. Это и есть внутренний подвиг. Слушая матушку-настоятельницу, я думала обо всех сестрах, с которыми успела познакомиться за эти дни. Прямолинейная и открытая Архелая, неприступная Захария, Миропия, которая отнеслась ко мне с такой заботой и вниманием, Александра и ее слова на прощание «ты напиши о нас так, как ты чувствуешь», и другие, которые не вошли в этот текст, но позволили быть рядом и наблюдать, и спрашивать, спрашивать. Матушка-настоятельница, словно угадав мои мысли, с мягкой улыбкой подытожила встречу: — Мы все здесь в монастыре очень разные, но нас объединяет одна цель. Мы следуем за Христом. Журнал «Нация», 12 января 2018 г.